-- Вот тут вы не правы... Пределов нет. Каждый способен на что угодно, буквально на что угодно.
Олдос Хаксли. Обезьяна и сущность
ЕЛЕНА ДЕ-БОВЭ
О ЛЮБВИ, О ГОЛОДЕ, И О ВЕЛИКОМ ПЕТРАРКЕ
 |
| СОЛЬВЕЙГ |
- Для меня, - сказала я своему другу, - люди
делятся на две категории: на нищих и богатых.
- Ну да,- усмехнулся мой собеседник, - это уж как
водится…
- Ты не понял, - возразила я. – Нищ тот, кто всю жизнь
жаждет и не насыщается. Он поглощает в огромных количествах еду, деньги, вещи,
впечатления. Он колесит по всей земле и всё ему мало. Такого человека носят по
миру его нищета и вечный голод. Если бы он был «сыт», то ничего этого ему не было
бы нужно.
- Но-но, полегче на поворотах, - усмехнулся мой друг, -
по твоему выходит, что богат тот, кому ничего не нужно и он всем доволен?
- Конечно! Разве не так? Именно так и выходит, что первый, вечно жаждущий, не
вылезает из нищеты, а второй, всем довольный, является самодостаточным
человеком, которому ничего не нужно. Первым погоняют его инстинкты, а второму
они подчиняются. Один из них занимается собственным усовершенствованием
и ни от кого ничего не требует, а другой требует от мира полного подчинения
себе.
- А не кажется ли тебе, что именно «нищие» и вечно «жаждущие»
- те, что бегают по миру, его, собственно, и открывают?
- По-моему, - запальчиво возразила я, - было бы лучше,
если бы они сидели дома и больше занимались своим усовершенствованием!
- Значит, дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина?
Дисциплина духа, дисциплина тела… Но я бы предпочел, чтобы никому не было
обидно, обозначить эти два типа по-другому: один из них видит смысл жизни в
вещах мира, а другой создает мир в себе.
- Можно и так, - согласилась я. – Классификаций много.
Юнг говорил об интровертах и экстравертах.
- Так и что же? – сказал мой друг. – Один тип плох, а
другой хорош? Плох, конечно, тот, кого принято называть «эгоистом». «Тот воронёнок
нехорош – он чёрен телом и душой» …
- Я бы сказала, что один тип познает небо, а другой
завоёвывает землю. Эти два типа не любят друг друга и представляют собой ту
пару противоположностей, которые бесконечно враждуют.
- Как мы с тобой, - засмеялся мой друг. – Ведь я,
конечно, эгоист, а ты, естественно, альтруистка.
- Не надо о нас, иначе обязательно поссоримся, -
сказала я и повторила:
- Разница между этими двумя типами заключается в том,
что один познает небо, а другой завоевывает землю. Этот второй ведет
бесконечные войны, а первый движет науку, искусства и всю жизнь работает над
собой только для того, чтобы осознать в себе человека, а затем подняться над
ним, как это сделал, например, Петрарка.
 |
| ПЕТРАРКА |
- То есть, стать богом? – спросил мой друг.
- Лучше сказать – высшим человеком, - уклончиво
заметила я. – Человеком, который может определять направление своей цивилизации
и влиять на будущее народов.
- Видели мы таких сверхлюдей…
- Твоя ирония, - заметила я, - скорее, относится к
эгоистам, которые вообразили себя сверхлюдьми и силой начали навязывать
огромным массам людей свою ущербную идеологию. Альтруисты же, как правило,
занимаются строительством, творчеством и никому ничего не навязывают. Они вполне
довольствуются самими собой, потому что носят внутри огромный и интересный мир.
- Не знаю, - протянул мой друг. – Твой Петрарка за всю
жизнь любил всего одну женщину. Разве это нормально? По-моему, это аномалия…
Я пожала плечами и засмеялась. Я знала, что мой друг был
активный «ходок» для которого аскеза и дисциплина была чем-то нестерпимым и
неестественным.
- Петрарка, - сказала я, - знаменит не только любовью к единственной
женщине – Лауре. Он жил в 14 веке, когда люди представляли собой неразличимую
темную массу, в которой едва теплилось сознание. Он первым сделал заявление о
том, что человек – это самодостаточное существо, обладающее большими
возможностями для своего развития. Он впервые обозначил «проблему человека», над
которой до сих пор работают современные мыслители. Он привлек внимание к
загадке человека.
- Разве в 14 веке люди не знали о том, что они люди? –
спросил мой собеседник.
- Знать-то они знали, но не думали об этом. Они
смотрели и не видели ни в себе, ни в других людях людей, наделенных
индивидуальностью. Они были неразличимы. Они представляли собой телесную, плотную и
непросветленную массу – «безмолвствующее большинство». И только благодаря
Петрарке и другим гуманистам, эта масса вышла из мрака «темной ночи
средневековья».
- Но разве не было индивидуальностей до Петрарки?
Вспомни об Оригене? О блаженном Августине? О Христе, наконец? – возразил мой
собеседник.
- Всё это были великие люди и одиночки, которые появлялись
очень редко. Индивидуальность в эпоху средневековья была редкостью. Кстати,
именно «Исповедь» Августина поразила воображение Петрарки и подвела его к
осознанию человека как индивидуальности. Это произошло в момент его восхождения
в горах Мон Венту близ Авиньона. Добравшись до вершины, Петрарка открыл «Исповедь»
Августина и случайно попал на одно место, которое поразило его: «… ничему так
не следует дивиться, как человеческой душе, с величием которой ничто не может
сравниться».
- Так и начался Ренессанс! – засмеялся мой друг.
- Так и начался, - упрямо сказала я. – С этого момента
появился интерес к отдельному человеку, а это значит, что и антропология, и
психология родились именно в это время.
- Да что ж случилось-то?
Я посмотрела в глаза своему собеседнику, в его большие,
веселые и смешливые глаза, которые пленили не одно женское сердце.
- Просто Петрарка сделал проблему человека главной
проблемой Ренессанса. Поэтому его называют отцом итальянского гуманизма. Он сам
стал примером нового типа личности - личности
внутренне активной, способной к творческому самосозиданию. К тому же он одним
из первых заговорил о том, что человек – свободное существо. Вернее, он говорил
о том, что человек может быть свободным в силу того, что он сотворит самого себя таким
образом, что сможет полностью властвовать над всеми своими чувствами и
инстинктами.
- Но как можно назвать такого Сверхчеловека абсолютно
свободным, если он все-таки вынужден подчиняться хотя и своему, но все-таки Закону,
который он сам же для себя и установил? Ведь подчинение чему бы то ни было –
это уже рабство! – возразил мой друг.
- Древние греки, - сказала я, - утверждали, что даже боги не могут уклониться
от тех законов, которые сами же и установили.
Полагаю, что добровольное подчинение рабством назвать нельзя!
- Почему же? – мой собеседник усмехнулся.
- Потому, что оно проистекает от убеждения, - сказала
я.
- А, если убеждение ложно? – запальчиво проговорил мой
друг. - Разве не может такого быть?
- Может, - спокойно ответила я, - но только не у
сверхчеловека, который избавился от истерии по поводу своих несбывшихся
желаний. Он чист от эмоций, он властвует над ними и потому его спокойный,
незамутненный алчностью ум приобретает качества божественного. Если человеком
не управляют эмоции, - говорил Будда, - если зеркало его сознания чисто, то
человек может видеть истину. Сверхчеловек действует не от чувства, а от истины.
Возьми влюбленного человека. Он уверен, что та, которую он боготворит – лучшая
женщина в мире и, подчиняясь ей, он не чувствует себя униженным. В данном
случае, он подчиняется не конкретной женщине, а любви, которая для него
является истиной. Если человек действует из любви, а не из своеволия или не от
лица собственнического инстинкта, то он всегда действует из истины.
- Ты считаешь, - заметил мой друг, - что именно поэтому
Петрарка не захотел, чтобы его любовь
превратилась во что-то другое - плотское? Например, в обладание? Ведь любовью
нельзя обладать – так?
- Так, - кивнула я. – Петрарка ценил в Лауре то, что
она дала ему возможность искупаться в лучах любви - то есть, истины. Увидеть
ее, почувствовать и осознать. Он всю жизнь удерживал эту трепетную птицу возле
себя, прикармливая ее утонченными песнями и высшими чувствами – восторгом,
поклонением, радостью. А когда Лаура умерла – любовь осталась живой и согревала
Петрарку до конца жизни.
- Но ведь это каторга, - возразил мой собеседник. – Всю
жизнь поклоняться чему-то непонятному и эфемерному.
Я покачала головой.
- Вот мы люди всегда такие, - заметила я. – Мы считаем,
что поклонятся стыдно и унизительно. Но высшему поклонятся прекрасно. К тому же
Петрарка поклонялся высшему в самом себе. Он был проводником и носителем Любви.
Он создал сосуд, в котором могла покоиться его любовь – волшебный сосуд
Грааля, который искали все рыцари, поклонявшиеся Прекрасной Даме. Петрарка
создал благоприятную атмосферу для любви, сочиняя канцоны, созерцая живописные полотна и скульптуры
великих мастеров, любуясь величественными пейзажами с горных склонов. Я думаю,
что Лаура даже не подозревала о том, какие глубокие и прекрасные чувства
пробуждала она в этом великом человеке – поэте и ученом, сделавшем из своей
жизни храм, в котором царила любовь, принявшая облик Лауры.
- Но столько лет держать себя в узде, - усомнился мой
друг, - это же мучительно! Он даже ни разу ее не поцеловал!
- Это не мучительно для того, - возразила я, - кто
является высшим человеком. Для него поклонение высшему - естественная вещь. Поцеловать Любовь для
него было бы кощунством. Он просто поклонялся ей и всё. А она одаривала его
вдохновением и делала его жизнь восхитительно прекрасной.
- Но это удовольствие, конечно, не для всех, - сказал
мой друг.
- Конечно, - я кивнула. – Это было бы неестественно для
человека, одержимого эгоизмом, которому всё надо «съесть», «потрогать» и «попробовать»
- ведь он вечно голоден. Он не смог бы поклоняться Любви, потому что Тело для
него главнее. Таков был дон Жуан - раб инстинкта, личность которого подверглась
существенной инфляции. Он настолько растратился на женщин, что ему осталось
только умереть. Он переходил от одной красотке к другой, потом к третьей и в
каждой видел одно и то же. Их набралось «тысячи три», а он всё жаждал… Его
жажда его не насыщала. Петрарке же хватило одной единственной женщины на всю
жизнь.
 |
| ЛАУРА И ПЕТРАРКА |
- Ах, вот оно что, - засмеялся мой друг, - теперь я
понимаю, в чем заключается смысл анекдота об Александре и Диогене, валяющемся
на песке у моря, который усомнился в необходимости завоеваний македонского
царя. Речь шла о целостности и об инфляции, о полноте и нищете. И
ведь, умирая, Александр все-таки признал правоту Диогена, сказав: «Передайте
Диогену, что я умираю с пустыми руками!»
- Правильно, - кивнула я и вспомнила об ученом
математике, который однажды сказал, что движение и стояние на месте – одно и то
же. Суть от этого не меняется. Нищий человек, сколько бы он ни грёб под себя –
по-прежнему остается нищим, потому что таково его психическое устройство. Он
может исколесить весь земной шар и при этом будет чувствовать себя
опустошенным. Другой же будет лежать у моря на песке, ощущая себя счастливейшим
человеком.
- Получается абсурд, - пробормотал мой собеседник. –
Получается, что лучше совсем ничего не делать… Правильно говорят, что у пути
нет направления, потому что он ведет по кругу и всегда приводит в исходную
точку, откуда начался. Я лично думаю, что вся любовь у мужчины начинается и
заканчивается Матерью. Он всегда, всю свою жизнь ищет в возлюбленных черты Матери.
- Может быть, Богини?
 |
| ЛАУРА |
- Гёте писал в «Фаусте»: «Вниз – к матерям…» К чертовой
матери!
- К исходной точке, - уточнила я.
Мы помолчали. Над рекой плыл туман, укрывая кусты и
деревья прозрачной пеленой. В воздухе разливалась прохлада, а небо разлеталось
розовыми перьями, словно крылья фламинго. Костёр догорал. Сумерки превращали берега
в таинственный мир, населенный незнакомыми существами, ведущими свою странную
жизнь, независимую от людей.
- И всё же, - тихо сказал мой друг. – Мы говорили о
двух типах людей, из которых один эгоист, а другой альтруист. Один берет, а
другой отдает. Но оба они стремятся к какой-то мифической точке.
- Оба типа, - откликнулась я, - живут и как-то уживаются вместе. Только один
стоит в середине, а второй бегает по кругу.
- И в этом вся разница между ними? – засмеялся мой
друг. – Получается, что один мудр – тот, который стоит изначально на своей «точке»,
а второй – глуп, потому что бегает по кругу. И трагедия этого второго
заключается в том, что, пробежав круг, и, возвратившись к начальной точке, из
которой он начал свой путь, этот несчастный осознает, что путь этот был
бессмыслен и никуда не нужно было бежать…
- У Ибсена Пер-Гюнт в юности покинул Сольвейг, но,
вернувшись к ней седым, понял, что она – его Богиня и хранительница Грааля, в
которой покоится Любовь.
Мой друг глубоко задумался. Его персидские глаза потемнели
и словно подернулись печалью. Потом он встрепенулся и взглянул на меня – в его
взгляде чувствовалась решимость, граничащая с отчаянием.
- И всё-таки, - сказал он, - я выбираю круг.
- А я – середину…
 |
| СОЛЬВЕЙГ |
Комментариев нет:
Отправить комментарий